Смерть. Мудрость простых слов

Смерть вызывает у нас страх. Сила этой эмоции может быть разной в зависимости от возраста, личностных качеств, обстоятельств и частоты столкновений со смертью, но для большинства людей смерть страшна. Есть три основные причины для этого. Во-первых, процесс ухода из жизни необратим. Есть что-то поистине ужасное в том, что ты покидаешь этот мир и уже никогда не сможешь в него вернуться. Во-вторых, впереди – полная неизвестность. Все неизвестное и непонятное вызывает испуг.

Но ни одна из названных причин не объясняет наш страх перед смертью по-настоящему – ведь многое в этой жизни необратимо. Все мы стареем, и как бы ни хотелось нам повернуть время вспять и выглядеть моложе, оно неумолимо. Смерть является частью нормального жизненного цикла, и мы, казалось бы, должны относиться к ней как к рядовому событию.

К тому же далеко не все неизведанное таит в себе угрозу, зачастую мы ждем встречи с неизвестным, обуреваемые не страхом, а совсем другими чувствами: беспокойством, настороженностью, любопытством, иногда с антипатией, жадным предвкушением или даже надеждой. Однако смерть обычно не связана ни с надеждой (за исключением, пожалуй, самоубийц), ни с любопытством или нетерпением.

Третья и самая страшная причина – небытие – это не просто перемена (новое событие или начало иного периода в жизни), это, скорее, конец существования: человек исчезает как личность. Собственное исчезновение очень трудно представить и еще сложнее свыкнуться с мыслью об этом. Существование означает: я здесь, я жив, я знаю, что со мной происходит. Человек не в состоянии смириться с тем, что все остановится, что его бытие (а оно для каждого из нас – центр мироздания) прекратится.

Конечно, понятие смерти соотносится лишь с одним аспектом нашего существования: физическим. Все мы знаем, что происходит с телом после смерти. Тем не менее, наше существование прекращается не полностью, ибо остается еще другая половина нашего естества: бестелесная. В смерти, как и в жизни, мы состоим из двух неравных, в корне отличных друг от друга частей. Одна из них, видимая, может двигаться и взаимодействовать с окружающим миром; другая, потаенная, во многом совпадает с тем, что принято называть «личностью», «своим “Я”». Пока мы живы, это «Я» возникает в результате сочетания души и тела и создает наше ощущение собственной индивидуальности.

Смерть – неожиданное и драматическое событие; «Я», которое при жизни принадлежало и телу, и душе, перестает соединять и объединять их и переходит в совершенно иную форму существования. Этот переход вызывает паническую боязнь смерти, ибо человеку не дано принять такие болезненные изменения без внутреннего сопротивления.

Ученые нашли каменную табличку с изображением, которую большинство из них датирует четвертым тысячелетием до нашей эры и относит к Минойской культуре (остров Крит). На одной стороне таблички нарисован идущий человек, потом лежащий, по-видимому, мертвый, и рядом с ним маленькая фигурка, похожая на птицу, которая, возможно, символизирует душу умершего. На другой стороне изображены гусеница, куколка и бабочка.

Подлинное назначение этой скрижали неизвестно, однако мне кажется, что художник запечатлел на ней именно драматический момент смерти. Для гусеницы превращение в бабочку – то же самое, что смерть для человека. Другими словами, гусеница не может представить себя бабочкой. Превращаясь в куколку, она умирает, то есть ее существование как гусеницы завершилось. Когда она рождается вновь в качестве бабочки, это вроде бы та же самая гусеница, но не совсем. Она полностью изменилась, у нее теперь другая жизнь и иное существование. Гусеница не знает о бабочке, а бабочка – о гусенице. Гусеница не может вообразить себя бабочкой, и наоборот, несмотря на то, что бабочка – это бывшая гусеница.

Эта табличка, подразумевал ли это минойский художник или это мой домысел, не что иное, как схематическое изображение происходящего с нами после смерти. Когда мы умираем, все, что имело отношение к предшествующей жизни, перестает существовать. Мы переходим в иную форму бытия, осознать которую в нынешней его фазе не способны. Сформированные нашим воспитанием и образом жизни, мы ощущаем душу не так явно, как тело. Да, мы знаем о том, что при жизни у человека есть душа, но она всего лишь часть его сущности, его «Я», и вне тела воспринимает себя совершенно иначе.

Сейчас люди, похоже, еще больше, чем когда-либо, боятся встречи со смертью. Хотя ее часто показывают по телевидению и в кино, они не хотят иметь с ней дела. Жизнь во многом стала более приземленной. Поскольку нас страшит даже мысль о переходе в нефизическое существование, мы стараемся отгородиться от нее всеми возможными способами. В этом одна из причин возобновления в последнее время древней практики бальзамирования умерших. Я бы не удивился, увидев на некоторых современных кладбищах утварь, домашних животных и даже супругу усопшего, готовую последовать вслед за ним в могилу. Хотя в наше время вера в эффективность подобных вещей не так сильна, как у шумеров или древних египтян, стремление хвататься за все материальное ничуть не ослабло.

Пока мы находимся, так сказать, на стадии гусеницы, любое наше представление о существовании после смерти может быть основано только на образах, метафорах, символах и картинах, которые в корне ошибочны. Так как мы глядим на окружающее сквозь призму нашего телесного бытия, то и жизнь, и смерть описываем при помощи все тех же физических образов; они обычно не соответствуют действительности, однако позволяют соприкоснуться с совершенно иным миром. В любой культуре символику нельзя воспринимать буквально, и если человек верит, что после смерти у него вырастут крылья, то ему следует понимать это сугубо аллегорически.

Наше представление о жизни после смерти является не истинной реальностью, но лишь символом иного существования. Человек не может описать что-то столь сильно отличающееся от его знаний и опыта – у него просто не найдется нужных слов. Люди, пережившие клиническую смерть, не в состоянии точно передать, что с ними происходило, потому что им приходится использовать образы земной жизни, взятые здесь, в этом мире, чтобы выразить то, что происходит в мире ином. Все, что они говорят, в какой-то степени бессмысленно, ибо между предсмертным состоянием и жизнью лежит непреодолимая пропасть. Созданные ими образы помогают определить отношение к смерти, однако они – не более чем эмоциональные реакции.

Несмотря на невозможность преодоления пропасти между телесной и бестелесной жизнью, мы, по крайней мере, пытаемся представить себе, что же там, на другом ее краю. Необходимо, насколько возможно, игнорировать конкретные образы и разработать абстрактные понятия. Это могут быть просто экстраполяции опыта нашего тела, зато они больше похожи на правду.

Хотя опыт физического существования приобретается в основном посредством органов чувств, в повседневной жизни мы часто сталкиваемся с несенсорным опытом. (Данный опыт не идентичен с экстрасенсорным восприятием– ЭСВ, которое является отдельным объектом изучения. В случае с ЭСВ приходится отделять правду от многочисленной лжи и сфабрикованных фактов). Эти формы восприятия относятся скорее к душе, чем к телу, хотя их носителем является вполне материальный мозг. Самыми распространенными из них являются память и воображение, которыми наделены все, хотя и в разной степени. Большинство людей помнят и даже в состоянии описать свой прошлый опыт (в основном это будут зрительные образы, но иногда – звуки, запахи и тактильные ощущения). Мы даже в состоянии представлять себе то, чего никогда не встречали в реальной жизни, а у значительной части людей это может вызвать физический отклик – не менее мощный, чем тот, что вызывается непосредственно чувственными ощущениями.

У каждого бывают сновидения, и все, что мы видим во сне, воспринимается нами как абсолютная реальность. Существует множество психологических теорий (от Фрейда до бихевиористов), объясняющих природу снов, но даже если предположить, что механизм их возникновения сугубо материален, то, что предстает в сновидениях, безусловно, имеет нематериальную природу. Поэтому все мы обладаем определенным опытом нефизической жизни, который может помочь нам вникнуть в суть бестелесного существования.

Давайте обратимся к некоторым аспектам понимания смерти у евреев. В момент смерти, каким бы он ни был – мучительно болезненным или радостным моментом выхода на волю, обретения свободы [1], – душа переносит все образы, полученные при жизни в теле, в иной мир. (Выражение «иной мир» имеет смысл только с нематериальной точки зрения. Нельзя говорить о другом мире так, будто он находится за соседней дверью, где-нибудь в стратосфере или в земной коре). Ведь все образы и мысли души связаны с жизнью тела, особенно если этому телу семьдесят или восемьдесят лет. Несмотря на то, что в смерти подобные «телесные» понятия не имеют смысла, существует определенный промежуток времени, когда душа ощущает себя так, будто она все еще находится в теле. На иврите этот воображаемый мир называется олам ѓа-димьйон – «мир воображения» [2].

Весь жизненный опыт – часть нашего внутреннего мира. С точки зрения философии, само существование мира вне нас недоказуемо. Поэтому после смерти человека остается жить его душа, попадая в олам ѓа-димьйон, где все продолжается как обычно. Душа идет на работу, встречается с друзьями, ведет полноценную, но «поддельную» жизнь, которая является продолжением предшествующей: встречи, брифинги, ссоры с супругом или супругой, проблемы с детьми, поломки в машине и т.д. Все нефизическое существование построено полностью на телесных образах, ни один из которых больше не является реальностью.

Подобное сильное ощущение реальности субъективно и иллюзорно. В качестве примера подобному явлению можно привести такой феномен, как фантомные боли. После ампутации какой-либо части тела человек зачастую чувствует боль или зуд в уже не существующей конечности. Хотя подвергшийся операции знает и может увидеть собственными глазами, что конечность отделена от его тела, в душе он не в состоянии изменить представление о самом себе и смириться с мыслью, что этой части у него уже нет. Подобная трансформация еще тяжелее, если связь сильнее и глубже, если речь идет о самом теле.

После смерти душа сохраняет фантомный образ своего существования. Душа, которая не готова к смерти, к переходу в другую форму бытия, может долго находиться в плену у этого фантомного образа. Есть множество рассказов о людях, застрявших в таком мире[3]: иногда душа знает, что тело, в котором она пребывала, мертво, иногда не понимает этого, но она не в состоянии освободиться от власти памяти о физической жизни.

Иногда это нелепо, иногда это – страшная виртуальная реальность. Так, человек, который при жизни больше всего любил управлять каретой, запряженной четверкой лошадей, на хорошей дороге, будет управлять этими же лошадьми на бесконечной дороге олам ѓа-димьйон.

Следующий этап нашего путешествия в мир души на иврите называется каф ѓа-кела – «праща»[4]. И, опять-таки, если воспользоваться сравнением из сферы материального, речь идет о метаниях души, как бы перебрасываемой из одного конца вселенной в другой. Исчезают физические границы возможностей мозга, которые могут помешать нам; душа вновь переживает каждое событие прошедшей жизни и воспринимает его с позиции другой, высшей формы бытия. При жизни человек помнит только то, что с ним уже было. Каф ѓа-кела позволяет заново пережить и оценить прошлое, уже зная, как оно отзовется в будущем[5].

На этапе каф ѓа-кела человек ощущает прожитую жизнь как бесконечную кинопленку, вновь и вновь показывающую один и тот же фильм. С каждым новым витком некоторые места размываются, а другие при этом высвечиваются ярче, душа все лучше понимает, чем она обладала и чего ей не хватало, что было важно и что не имело значения, что было правильно и что нет, к какому результату привели те или иные поступки. Теперь она смотрит на жизнь под совершенно иным углом и оценивает ее по другим критериям. О них ей могло быть известно еще в земной, материальной жизни, но тогда они казались неприменимыми.

Для многих людей в их земном существовании хорошее пищеварение было важнее вопросов о добре и зле. Лишившись тела, мы начинаем рассматривать жизнь как единое целое, и то, что раньше казалось столь важным, представляется глупым, ненужным и бессмысленным.

Примерно так же взрослые вспоминают о детстве. Повзрослев, мы смотрим на свои юные годы с позиции умудренного опытом человека, и занимавшие нас в детстве проблемы и заботы теперь кажутся либо забавными и несерьезными, либо постыдными и вызывающими неловкость, в лучшем случае – снисходительное умиление. В каф ѓа-кела мы видим каждую свою ошибку, каждый промах и глупость; мы вдруг осознаем, сколько времени, сил, энтузиазма – сколько жизни – потрачено впустую. Чем глубже мы чувствуем это, тем сильнее боль и сожаление. Все становится понятным и очевидным, но, увы, слишком поздно. Душа тщетно пытается совершить невозможное: изменить прошлые поступки или, хотя бы, заново проанализировав, каким-то образом исправить их. В некотором смысле старость готовит нас к отделению души от тела – ведь в этом периоде жизни тело уже немощно и не так важно для нас, как раньше. Именно поэтому для многих старость – время душевного покоя и безмятежности, ибо с угасанием тела и его желаний ничто не мешает проявлениям души. Для тех же, чья жизнь была подчинена удовлетворению потребностей плоти, старость – это время мук и страданий, ведь привычные желания их не покидают, но больше не могут быть осуществлены. Однако, рассуждая телеологически, старость во всех случаях смягчает последний удар, который наносит нам смерть.

Эта стадия, каф ѓа-кела, – своего рода прелюдия к следующей, которая причинит боль и поможет душе получить новую информацию о всей системе мироздания и исправить себя. Душа не может излечиться до тех пор, пока не признает себя больной и не поставит диагноз. Лечение подразумевает четкое представление о том, чего ей не хватает и что требует изменений.

Пересмотреть подобным образом всю свою жизнь очень нелегко и страшно, но это часть процесса освобождения души от тела, расторжения партнерства и перехода к иной форме существования. Наблюдая за своей жизнью уже отстраненно, мы можем увидеть собственное тело, с которым прежде себя идентифицировали и которое считали старшим партнером в симбиозе «тело-душа», как на довольно-таки нелепый обезьяноподобный сгусток протеина.

Отделившись от тела, мы понимаем, насколько сильно зависели от него. Представьте, что у вас есть машина, к которой вы привязаны всю жизнь. Ваш распорядок дня полностью подчинен ее обслуживанию: ее надо помыть, заправить бензином, водить и парковать. Вся ваша жизнь – обслуживание машины, а вы – всего лишь шофер. Когда душа с ужасом осознает это, то поймет, что, потеряв тело, обретает свободу и может существовать дальше, на ином уровне, уже без обременительной плоти.

Следующая ступень после освобождения души от влияния тела называется геѓином [6] – ад. В каждой культуре свое представление об аде. Евреи уделили этому понятию сравнительно немного внимания; в иудаизме ад – не наказание, а, выражаясь современным языком, нечто напоминающее интенсивную терапию. Человек посмотрел на свою жизнь извне, душа его освободилась от тела, он осознал весь ужас некоторых совершенных им деяний и поступков, но воспоминания обо всем этом еще болезненны и он хочет покончить с ними.

Второе освобождение от своих прошлых прегрешений как раз и является тем, что мы называем муками ада. Грех – не просто нарушение некого закона, записанного в книге: все наши дела оставляют отпечаток на душе. Осмыслить свою жизнь подобным образом все равно, что, проснувшись однажды утром, увидеть ужасные наросты на собственном теле: шипы, колючки, рога и другие чудовищные уродства. У человека возникает неистовое желание освободиться от них, отрезать их от себя, но пластической хирургией тут не обойтись – освобождение достигается только через боль осмысления. Это и есть ад. Чем сильнее проступок, тем глубже оседает он в душе; чем больше связь с миром, тем значительнее его влияние на душу, тем болезненнее будет проходить процесс очищения и тем глубже уровень, на котором она окажется в преисподней.

Процесс очищения нельзя измерить земными категориями времени. У евреев нет понятия вечных адских мук[7]. Время, требующееся для очищения каждой души, зависит от жизни, которую вел человек[8] в своем земном бытии. Для тех, кому нечего стыдиться, этот путь быстр и легок, ибо их души почти не запятнаны и чисты. Тем же, кто при жизни не смог и не успел измениться, придется провести в аду больше времени. Следующий этап – назовем его раем – может начаться только после полного завершения процесса очищения.

Как и в случае с адом, в еврейской философской мысли описанию рая уделено не слишком много внимания, поскольку иудаизм занимается главным образом тем, что происходит здесь и сейчас. И тут метафорические образы тоже не имеют смысла, так как мы рассуждаем о вещах, которые наш разум, скованный чувственным восприятием, не способен постичь. Тот, кто слеп от рождения, не может понять, что такое цвет; тот, кто обременен плотью, не в состоянии представить себе духовное существование[9]. Что бы ни рисовало нам воображение – крылья и арфы или прекрасные сады и тучные пажити, – все эти образы не только несовместимы с душой, они лишь сбивают с толку тех, кто мыслит буквально. Еврейская традиция говорит о «грядущем мире», где душа наслаждается светом Б-жественного присутствия. Те, кто испытал момент блаженства, высшую радость встречи с новым знанием или восторг глубокого духовного переживания, могут иметь хотя бы отдаленное представление о том, о чем идет речь.

У тела достаточно низкий порог не только боли, но и наслаждения, потому что рецепторы не позволяют перегружать мозг. Когда мы, став бесплотными, полностью освобождаемся, безграничны не только боль, но и наслаждение. Более того, точно так же, как в аду муки от осознания содеянного зла становятся все более тяжкими, в раю постоянно возрастают понимание добра и наслаждение им. Но, в отличие от ада, который является ограниченным, имеющим начало и конец этапом (ведь его задача – выправить и искупить то, что произошло за короткий срок нашей земной жизни), радости рая вечны и бесконечны. Если, опять-таки, прибегнуть к метафоре из области физики, абсолютный ноль в температуре имеет точное определение и пределы, но температура выше нуля может быть бесконечно высокой. Очищенная и освобожденная душа теперь может соприкоснуться с Б-гом, который есть абсолютная бесконечность и суть всего. Будучи привязанной к телу и материальному миру, душа не могла постичь это, но отныне, в другом существовании, она ничем не ограничена и получает возможность бесконечного вознесения[10].

* * *

Изречение, приписываемое нескольким еврейским мудрецам, гласит: «Тот, кто боится жизни, не боится смерти».

Примечания

[1]  См. Вавилонский Талмуд, «Брахот», 8а; «Моэд катан», 28а; «Ктубот», 77б.
[2]  Если в утверждениях спиритов есть хоть гран правды, они должны контактировать с душами на этом промежуточном этапе.
[3]  См., напр., книгу «Шивхей-ѓа-Бешт» («Хвала Бешту») о жизни и славе раби Исраэля Бааль-Шем-Това, основателя движения хасидов. В ней содержатся истории о душах, помещенных в олам ѓа-димьйон.
[4]  См. Вавилонский Талмуд, «Шабат», 152б; «Зоѓар» (осно-вополагающая книга по кабале), ч. 1, 217б и далее.
[5]  тот вопрос обсуждается в «Сефер ѓа-икарим» раби Йосефа Альбо, разд. 4, гл. 33.
[6]  См. «Торат-ѓа-Адам», «Шаар ѓа-гмуль» («Доктрина человека», глава о награде и наказании) Нахманида (1194 – 1270), где он обсуждает многие проблемы, связанные с посмертным существованием.
[7]  За некоторыми исключениями; см. Вавилонский Талмуд, «Рош ѓа-шана», 17а, «Бава меция», 58б и во многих других местах.
[8]  Вавилонский Талмуд, «Шабат», 33б.
[9]  Маймонид, предисловие к комментариям к трактату «Авот».
[10]  Вавилонский Талмуд, «Брахот», 64а.

Автор: р. Адин Штейнзальц
Из книги «Простые слова».